Уроженец села Усть-Кулом, выпускник Гимназии искусств при Главе Республики Коми, 20-летний Иван Сорокин танцует на сцене главного театра страны.
– Иван, когда ты впервые услышал про балет?
– Лет в шесть-семь на своей родине, в Усть-Куломе. Я занимался в кружке «Фантазия» в местном Доме культуры. Мама отдала меня на эстрадные танцы, потому что я был очень активным ребенком. Именно там нам сказали, что у меня есть данные и мне надо в балет. И мама прислушалась. За год до приема на хореографическое отделение гимназии искусств она привезла меня на экзамен – просто попробовать. И ей сказали, что через год будут ждать меня.
– А ты хотел учиться балету?
– Не особо, я был домашним ребенком и не хотел расставаться с родителями. Первые полгода в гимназии было очень тяжело, я звонил домой, плакал, просил забрать меня. Представляю, каково было это все выслушивать маме, но она выдержала.
Видимо, у меня была совокупность всех нужных для балета данных: подъем, гибкость, растяжка, музыкальность. Другим детям иногда бывало больно на растяжке, а мне никогда, потому что это от природы. В гимназии мне постоянно говорили: «Ваня, у тебя способности!». Пытались таким образом влиять на мою ответственность. Но какая ответственность у ребенка? С одной стороны, я гордился этим, с другой – воспринимал как ограничение моей свободы. При этом меня чаще ругали, чем хвалили, в том числе за характер.
– А что не так с характером?
– Ну, я мог капризничать, обижаться, ответить педагогу, не подчиниться. В младших классах мы боялись педагогов как огня, подростками – уже меньше. За дерзость меня часто выгоняли из класса, и приходилось учиться «за дверью».
– Тем не менее считается, что в гимназии педагоги часто заменяют одаренным детям из глубинки родителей…
– Да, особенно Светлана Анатольевна Фролова. Первые годы мы с ней особо не контактировали: она же заведующая отделением и организационной работы у нее очень много. Но при этом она всегда интересовалась нашими делами, участвовала в подготовке концертов. Потом мы здорово сдружились, стали очень близкими людьми. А вот отношение к профессии у меня от Вероники Геннадьевны Ковыляевой. Года два я ее страшно боялся: она была строгой. Без строгости в балете никак. Если реагировать на любую слезу ученика, толку не будет, да и слезы бывают разные. Бывают от боли, а бывают от упрямства, от обиды, от того, что ты не принимаешь то, что требуют педагоги. Но это ведь ради роста, мотивации. Педагоги гимназии были отличными психологами.
– Ты любил балет, а тут математика, физика, русский язык…
– Разумеется, учеба мешала: «Я хочу танцевать, а не учить эту математику!». Потом, когда подрос, появились профессиональные уроки: история балета, актерское мастерство, история театра, народно-характерный и дуэтно-классический танец, педагогика балета – мне стало интересно. Увлекла литература, которая не нравилась раньше, я полюбил и читать, и ходить на эти уроки. Хотя Вероника Геннадьевна говорила, что и в младших классах часто видела меня с книгой.
– Когда ты оказался в Москве?
– Когда я еще учился в Сыктывкаре, были гастроли в Китае, целый месяц. Я там общался с московскими солистами. Один из них сказал, что мне надо получать серьезное образование и не тянуть с этим. Я и сам об этом думал, но приглядывался к Питеру, хотел переезжать туда еще в 14 лет. Но тогда меня остановили педагоги, сказали, что большой город может меня испортить. Я не сильно расстроился тогда. После Китая все сомнения и искания начались по новой. И я решился. Но тут восстала мама: мол, не хочу тебя отпускать, рано еще. К тому времени она ради меня переехала из Усть-Кулома в Сыктывкар, чтобы я жил дома. Трижды я с ней говорил, как в сказке, и только на третий раз она со слезами, но согласилась. Мы поехали в Москву, не сказав об этом никому в гимназии. Я думаю, что педагоги понимали уже, что меня не удержать. Как только я уехал, мне написала Светлана Анатольевна: «Иван, ты в Москве?» – «Да». Потом об этом узнала и Вероника Геннадьевна. На самом деле, это очень сложный этический вопрос: с одной стороны, я нарушил планы своих педагогов, не оправдал их ожидания, а с другой – ну, остался бы я в Сыктывкаре и не вырос бы, упустил свои возможности. В чем больше ответственность – отпустить ученика «лететь вверх» или держать при себе?
На просмотр пришла ректор Московской государственной академии хореографии и, несмотря на то, что набор уже прошел, сказала: «Берем безоговорочно». Это первый случай в истории этого учебного заведения, когда студента взяли на курс в середине года.
– Когда стало понятно, что и там ты первый ученик?
– После весеннего концерта, посвященного 8 Марта. Вся академия шумела. Слухи ходили и до этого, все хотели узнать, кто этот мальчик, которого взяли в середине года. Ну, а после концерта все стало понятно.
– Два с половиной года учебы – и ты в Большом театре. Так просто?
– Госэкзамены в академии проходят в конце апреля. Еще в марте к нам приходили руководители театров: Большого, Кремлевского – и уже присматривались к нам. Я очень переживал с самого начала последнего курса. Да, у меня есть данные, но я отдавал себе отчет, что мне не хватает роста. Зимой я даже стал основательно знакомиться с труппами по всему миру, потому что опасался, что рост станет препятствием. В Большой я мечтал попасть с детства, потом грезил о Мариинке, потом снова о Большом. В 2017 году был на конкурсе в Большом театре, самый юный участник. Мы не думали, что осилим всю конкурсную программу, но я прошел до третьего тура и сошел с дистанции – у меня просто не было номера: мы не ожидали такого исхода.
Через два дня после просмотра педагог по секрету сказал мне, что меня берут в Большой. Это был шок, непередаваемая радость, настоящее чудо. Я в этот момент осознал, что я – мальчик из Усть-Кулома – попал в Большой театр! Мама была более сдержанна: «Вот когда ты попадешь туда на работу, тогда я и порадуюсь». При этом я понимал, какая это гигантская ответственность! У нас страна ого-го какая, а театр такой – один.
– Помнишь свой первый день в Большом театре?
– Когда я пришел на работу, мне выделили место в гримерке, где когда-то сидел Шаляпин. «Вау! – сказал я. – Сам Шаляпин! А показать можете, я не знаю, где это?». И вот меня отвели в гримерку – и это оказалось то самое место, на котором я сидел, готовясь к па-де-де на выпускном, заканчивая академию.
– Сколько артистов в балетной труппе Большого?
– Около четырехсот артистов. В этом году вместе со мной пришли еще шесть новых балерин.
– Как выстраиваются отношения внутри труппы?
– Я очень переживал, как ко мне отнесутся, как меня примут в Большом театре. Неделю я мандражировал, а потом вижу – все делают свою работу. Все дружелюбны, но эта дружелюбность несколько отстраненная. Но уверен, что всегда смогу спросить у коллег совета.
Кроме того, за нами продолжают следить педагоги. Мне по-настоящему повезло с наставником, завкафедрой, в прошлом солистом Большого театра Валерием Викторовичем Анисимовым. Он похож на моего дедушку, и мы быстро нашли общий язык. Он не тыкал и не наставлял меня, а сотрудничал: у нас сложился настоящий творческий тандем «ученик – педагог».
– Какой была твоя первая роль в Большом театре?
– Я исполнял этюды и роль в «Анне Карениной». Я танцевал Сережу, сына Карениной. Ему 9 лет, а я в два раза старше. Это сольная партия, очень непростая с психологической и актерской точки зрения. Когда я смотрел из зала на исполнение моего коллеги, то трижды плакал. Это очень мощный балет. Пожалуй, это единственный неклассический балет, который вызвал у меня столько эмоций. Также я танцевал на сцене Большого классическую сольную партию Шута в «Лебедином озере». А затем три партии: я станцевал Пассифонта в «Дочери фараона», крестьянское па-де-де из балета «Жизель» и па-де-труа «Изумруды» из балета «Драгоценности».
– Как быть в Большом и не сломаться?
– Верить в себя. В свое предназначение. Каждый раз проживать свои роли — и любовь и смерть. Быть в гармонии с собой, и тогда душа передаст твое внутреннее состояние через пластику тела.
